И как приносят цветы к дорогому надгробию, хотелось бы воспроизвести в память об этой прекрасной русской жизни текст любимой многими поколениями пермских семинаристов песни:
Уж песней заливается он в зелени ветвей.
Учи меня, соловушка, искусству твоему,
Пусть песнь твою волшебную прочувствую, пойму”.
В начале 1916 года епископ Андроник начал ходатайствовать о викарном епископе для Пермской епархии. Он надеялся, что им станет его проверенный помощник и сподвижник. Неожиданно пришли известия о предстоящей хиротонии отца ректора во епископа Салмасского в Персию.
Ту единственную епископскую панагию, которая была на груди Пимена в последующие два года, подарил ему владыка Андроник во время прощания. Передавая ее, он произнес слова молитвы: “Да сопутствует о. Пимену Святая Божия Матерь, образ Знамения Коей изображен на этой панагии и под стеною Которой воспитался о. Пимен”.
Через два года и того, и другого встретил Господь с венцом уже неземной славы, а земная надолго забыла о них. Лишь теперь мы начинаем осознавать, что и с точки зрения культурно-исторических завоеваний России они — подлинный цвет русской нации, ее золотой запас, ценность которого с ходом времени будет только возрастать.
В хронике проводов отца Пимена читаем: “Он был истинным пастырем, был бессребреником, помогал направо и налево. Последняя черта его особенно трогательна: получая по должности ректора солидное содержание, о. Пимен не имел средств выехать в Петроград и, как нам известно, правление духовной семинарии выдало ему потребную сумму на поездку взаимообразно…”.
Вечером на вокзале в ожидании поезда отец Пимен стоял окруженный плотным кольцом провожающих, о чем-то беседовал уже в последндй раз. Когда же поднялся в вагон, все его почитатели и люди, оказавшиеся на вокзале, обнажили головы. В последние минуты пели. Под звуки православных песнопений и умчал его поезд. Стоя у дверей, отец Пимен уже издали долго благословлял оставшихся на перроне.
На этом эпизоде лежит печать какой-то щемящей грусти, будто предчувствие грядущих бед витало над всеми. Взлет Православия в Пермской епархии имел страшную отдачу в 1918 году. Мало где найдется летопись красных злодеяний, подобная той, которой отмечена победа советов в Пермском крае. Сбылось пророчество святого праведного Иоанна Кронштадтского, что “над Пермью — черный крест”.
За труды на ниве Пермской епархии епископ Андроник представил отца ректора к ордену Владимира III степени. На этом представлении Император своею рукой написал: “Согласен”.
Возведение в сан епископа прошло в Казанском соборе Петрограда 6 августа 1916 года. Тринадцать лет назад этот же праздник совпал для Петра Белоликова с монашеским постригом, и теперь Преображение Господне становилось днем и его преображения, восхождения на свой Фавор.
В те дни в Петрограде церковная пресса проявляла большой интерес к новому епископу, его встрече с министром иностранных дел Б. В. Штюрмером. В газете “Колокол” помещается большая статья самого епископа об Урмийской Миссии.
Видимо, уже тогда в груди теснились тяжелые предчувствия, которые связывались с войной в Закавказье, нечеловеческой ее жестокостью, состоянием Миссии. Перед отъездом епископ простился с городом своей юности Новгородом Великим. Не напомнил ли огромный черный камень преподобного Антония Римлянина, на котором святой приплыл в Волхов, тот камень, что лежал у него на сердце?
Уже 30 сентября 1916 года предстоятель прифронтовой Салмасской кафедры прибыл в Урмию, с которой прощался дважды и, как казалось оба раза, навсегда. Трудно представить большую отдаленность от добрых ожиданий нежели ту, которую встретил он; от отсутствия предметов, необходимых для совершения архиерейских служб, от материальной нищеты до грозного противодействия со стороны комитетов солдатских депутатов Кавказского фронта. Тем не менее управляющий Вице-Консульством в Урмии сообщал в Петроград: “Вновь назначенный Начальником нашей Миссии Его Преосвященство Епископ Пимен сумел за короткое время снискать общие симпатии своей энергией, простотой и примирительной политикой. Для устроения церковных дел им был созван церковный собор. С согласия генерала Чернозубова и в сопровождении его Епископ совершил поездку в Соуджбулаг. Я тоже принял участие в поездке и с удовольствием наблюдал, какое большое и благотворное значение она имела для наших войск”.
Задолженность Миссии в 38 тыс. рублей, оставленная прежним епископом в Урмии Сергием (Лавровым), грозила ей едва ли не закрытием. Положение усугубила дешевизна рубля. В довершение бед — неурожай хлеба и винограда, суливший голодом христианскому населению. В предвидении его американские и католические миссионеры закупали хлеб на огромные суммы. Русская Миссия не могла предпринять ничего подобного даже в очень скромных размерах. По мнению епископа, вынужденная безучастность к бедствиям христиан нанесет огромный урон престижу России и Миссии. “Благотворительность - щедрость в международных отношениях в нужные моменты, как во времена войны и других бедствий, есть всегда самая импонирующая форма представительства, свидетельствующая о духовной мощи народа-благодетеля” писал он в Петроград.
Епископ Салмасский начинает энергичную и настойчивую борьбу за Миссию. В Россию полетели письма и телеграммы: он пишет в Синод, обер-прокурору, министру иностранных дел, в Думу, члену Синода епископу Андрею (Ухтомскому), архиепископу Платону (Рождественскому), митрополитам Питириму (Окнову), Вениамину (Казанскому): “Урмийская Миссия, служа России вблизи района войны, доселе остается без всяких средств. Положение критическое. Вынуждаюсь требовать немедленной денежной помощи русскому делу в Персии”. “Меня осаждают голодные. Умоляю оказать помощь”. Наконец, в письмах появилась и крайне резкая интонация: “Жаль, очень жаль, что у Святейшего Синода оказывались средства для отделки квартир Волжину и кабинета князю Жевахову, а на живое дело этих средств не отпускают”.
Находясь на грани отчаяния, глава Миссии решил обратиться в Пермь. Нравственная высота Андроника сказалась и в этом случае. Он довел до сведения пермяков обращение епископа Пимена и призвал помочь далекой Урмии и любимому пастырю: “Придем с посильною своею помощью на указанные нужды православной истерзанной врагами Урмии… Лучше жертвовать деньгами, чтобы на все собранное иметь возможность закупить и необходимые предметы церковной утвари, а вместе оказать и помощь голодающим сирийцам… Отрем им слезы и заставим Богу молиться от благодарного и спокойного сердца”.
Сбор пожертвований епископ Андроник взял лично на себя.
Тем временем епископ Салмасский продолжал честно выполнять свой долг: открывал на личные деньги детские церковные школы, неутомимо собирал средства на поддержание Миссии, поднимал моральный дух русских войск, стоявших в Урмийской провинции, но в письме к митрополиту Вениамину Петроградскому писал о своем тягостном моральном одиночестве…
В России разворачивалось большое дело церковного переустройства, а он оставался как бы взаперти, непрерывные происки сирийских группировок и обнищание Миссии мешали ему заниматься своим прямым миссионерским делом. “Лучше быть псаломщиком в России, чем епископом в Урмии” - звучал в одной из телеграмм в Россию крик души человека, готового к подвигу, но обреченного на прозябание.
После многочисленных прошений с просьбой об отзыве из Урмии Синод вынес решение о переводе преосвященного Пимена в г. Верный (Алма-Ата) на вновь созданную кафедру епископа Семиреченского и Верненского, викария Туркестанского. Это была Россия, русский город со знаменательным именем, перекликавшимся с великим жертвенным таинством Литургий верных.
Закончился путь епископа Пимена как миссионера. Всем своим опытом прежнего служения он не был готов к миссионерству “голыми руками”, для этого ему нужно было сломать в себе глубоко укоренившиеся представления о православной и культурной миссии русского государства, частью которого он себя осознавал. Это
первая и, наверное, главная причина того, что он стал настойчиво проситься из Урмии.Первое обращение предстоятеля Семиреченской Церкви к православным жителям края было посвящено верности Православию и русской истории. Это были не просто слова к случаю, а всей жизнью пережитое пение: “Призванный здесь напомнить о силе Православной веры и своим, и чужим, да не осуждаю правого вместо виноватого, да не обличаю того, кого нужно утешать. А более прошу возносить за святую Церковь и Россию молитвы Скорому Помощнику. Он даст нам разум, даст совесть, способность относиться к делу усердно и серьезно и вновь покажет нас народом великим, народом крепким, народом славным”.
Начался отсчет последнему году жизни, которая едва вступила в пору своего расцвета и не успеет совершить очень многого, но в подошедший час последних испытаний эта жизнь поднимется на высоту подлинного христианского величия.
В феврале 1917 года примерно в ста верстах от Верного на Курдайском перевале, соединяющем Верненский уезд с Чуйской долиной, упал метеорит. На большом пространстве слышался взрыв, наблюдалось свечение неба. Небесное явление взбудоражило жителей и оставило после себя загадочно-возвышенный след. О метеорите писали, но вскоре грянувшие революционные бури вытеснили его из памяти.
Не знамением ли он был, прелюдией к дальнейшим событиям, потому что вслед за ним небесное светило другого неба прорвало земную оболочку и озарило собой край.
В городе сразу отметили смиренную “монашескую внешность” архиерея и ожидали возможности проверить первое благоприятное впечатление. В маленьком городе скрыть что-либо было невозможно. Скоро стало ясно, что жизнь епископа отвечала самым высоким требованиям.
Новый хозяин бывшего туркестанского, а теперь уже семиреченского архиерейского дома энергично взялся за дело. Он возобновил воскресные дневные беседы для народа. Пригодился опыт устроения народных чтений в Перми. Для горожан это были настоящие еженедельные праздники, маленькие Пасхи, исполненные света премудрости Божией и радости о Христе. Тема одной из бесед, дошедшей до нас: “Какое чудо нам ныне нужно”. Чудом, постепенно осознаваемым русским народом, епископ назвал Всероссийский Поместный Собор. Рисуя же картину бедствий России, он показал, что следование духу и слову Евангелия несовместимо с революцией. Предвидя длительную гражданскую войну, он сформулировал идею белого движения и говорил о том, что перемена в жизни России совершится лишь “путем тяжелой и болезненной борьбы друзей порядка и законности в России с их врагами”, что “безобразные подвиги социалистов побуждают сплачиваться, собираться вокруг военных отрядов, сохранивших память об исторических задачах России”. Епископ Пимен видел в Поместном Соборе единственную историческую силу, достойную решать судьбы России. Его постановлениями он станет руководствоваться до последнего дня.
После установления власти советов 21 февраля (3 марта) 1918 г. в городе Верном началась гражданская война. Ее нервом стали старые земельные споры между казачеством и горожанами. Распри большевики сознательно провоцировали и использовали в своих интересах. В этих условиях главной задачей епископа Пимена стало миротворческое усилие, напоминание о братолюбии и доброделании Христа ради. Предстоятель Церкви делал все, чтобы поставить крепкий заслон межсословной ненависти, сознательно подогревавшейся.
В Светлую Седмицу 1918 года и на Преполовение Пасхи он провел два грандиозных крестных хода от кафедрального собора к храмам примыкавших к городу казачьих станиц и лично встал во главе них. Во время одного из шествий произошло столкновение с пролитием крови. Крестные ходы были расценены как политические демонстрации. Ни казакам, ни ходатаям за это сословие пощады больше не было.
Одному Богу ведомо, что пережил он в те дни, когда шли расправы с казаками и их семьями, когда на него самого ревтрибунал открыл первое “дело”.
При всех поворотах событий епископ Пимен помнил, что за народ Семиречья он отвечает перед Богом. Среди крови и страданий он нес утешение всем, кто ждал его. В день Пасхи 22 апреля (5 мая) 1918 года он посетил раненых красных солдат в больнице Красного Креста. Владыку поразила и воодушевила встреча, какую ему оказали красногвардейцы, жадное внимание, с которым они слушали его слова.
Корпуса Красного Креста — немногое, что по сей день сохранилось от того времени. Здесь, да еще в кафедральном соборе, который и поныне возносит свое царское надглавие над Алма-Атой — южной столицей нового государства — незримое присутствие епископа Пимена особенно ощутимо.
В те дни “князь Церкви”, как величали его недруги, передал в совдеп, что он “тоже служит трудовому народу”.
Предстоятель Церкви не только утешал, но изо дня в день просвещал народ. Всему происходящему он открыто давал христианские оценки — на страницах издававшейся в Кульдже и нелегально распространявшейся по Семиречью газеты “Свободное слово”. Выводы о грабительской и безбожной сущности советской власти делались им и во время проповеди в самом г. Верном — большевистском логове Семиречья. С амвона его слышали многие. Миф о высших народных интересах, стоявших за насилием, грабежом и демагогией, рушился в прах, подобно языческим кумирам во времена императоров Диоклетиана и Максимиана.
В воспоминаниях участников революции сохранился эпизод, свидетельствующий об этом. Пишет красный командир Н. Затыльников: “Помню такой случай. Тов. Виноградов предложил мне зайти в Архиерейскую церковь, так как ему сказали, что архиерей будет говорить для верующих очень выдающуюся проповедь. Зашли мы с ним в церковь, видно немного опоздали, так как проповедь подходила к концу, и архиерей, обращаясь к верующим, сказал: “Православные христиане! Вам известно, что большевики замучили Божия помазанника царя Николая Второго. Ведь они против воли народа и Бога идут со своим кровавым красным знаменем и творят невиданное в мире кровопролитие, они — захватчики власти”. И предложил: преклоните, православные, колени и молите об избавлении от супостата! Тов. Виноградов написал записку и передал одному служителю церкви, и на ухо ему сказал, что просит передать ее архиерею. А когда я спросил, что он этой запиской хочет достичь и что можно получить от этого фанатика, на то мне тов. Виноградов ответил: “Не беспокойтесь, архиерей меня понял, и будь уверен, с такой проповедью больше не выступит”. Однако на этот раз тов. Виноградов ошибся: архиерей еще чаще стал выступать с контрреволюционными проповедями”.
В первом “деле” революционного трибунала, которое было заведено на епископа, содержится один документ. Краткая предыстория его такова. Семиреченский облисполком получил два письма из Духовной консистории. Одно — о невозможности уступить здание консистории, другое — с определением Поместного Собора о гражданском браке. Известно, что Собор резко осудил декрет о гражданском браке как несовместимый с христианскими ценностями народа и недопустимый в
Облисполком назвал оба документа провокационными, контрреволюционными и черносотенными.
Не теряя самообладания, Пимен дал резкую отповедь таким заявкам: “Я ознакомился с ответом Комитета на отношения Туркестанской Духовной Консистории. Ответ этот не может быть оставлен мною без возражений и обличения тех, кто его составил. Так отвечать может только тот, кто не уважает не только других, но и самого себя. Ибо заменять основательность мыслей грубостью выражений значит открыто признаваться в своей слабости, в неумении сказать что-либо полезное и приличное <…>Можно не признавать известных определений Собора, но нельзя безнаказанно над ними ругаться. Собор действует от имени ста миллионов русских православных христиан, пославших туда своих представителей. Поэтому и определения Собора не могут быть названы черносотенными и провокационными. Эти определения направлены к лучшему устроению жизни всего Русского Православного народа и обязательны для всех русских православных людей. Люди же, не принимающие этих определений Собора, естественно подпадают под церковную анафему <…> В Семиречье еще много есть жителей, дорожащих верой Православной и ждущими от нее утешениями. Нападки на веру православную, без сомнения, чувствительно заденут и их, как уже и задевают…”.
Предупреждение архиепископа Андроника об анафеме большевикам, прозвучавшее в Перми в 1918 г., уже стало хрестоматийным эпизодом в истории российского новомученичества. В далеком Верном епископ Пимен действует точно так же.
Такая позиция была оправданным продолжением борьбы Поместного Собора с антицерковными декретами советской власти, развернувшаяся летом 1918 года в Москве. Никакого самочинного выступления, продиктованного личным политическим темпераментом. Этот искренний горячий человек, безусловно, следовал букве и духу всей Церкви и ее соборному разуму. И мы слышим дыхание этой соборности в приведенном письме.
Епископ Пимен рассылает по приходам Семиречья указания по таинству брака, сообразные с решениями Собора. И снова ответные действия, вторичное предписание ревтрибуналу начать следствие по обвинению епископа в противодействии декретам советской власти.
Несмотря на тучи, которые сгущались и становились грозовыми, он открыл очередной съезд семиреченского духовенства и мирян. На нем верующий народ призывался к сплочению и единению на приходах, к радикальному обновлению приходской жизни. На съезде присутствовал некто, назвавший себя “доброжелателем большевиков”, который в письме к комиссару юстиции Семиречья выразил опасение, что народ “набросится на учение пастырей”. Он делает прямой вывод о том, что весь народ будет в православном лагере, и выражает уверенность, что главная опасность для большевизма заключена в Церкви.
Сердце народа было действительно с его церковным главой. С утра до вечера в его доме толпился народ. Авторитет сказанного им слова был так велик, что становилась реальной угроза “двоевластия” советов и Церкви…
Анна Алексеевна Шпилева была очевидцем того, что от владыки всегда выходили группы людей, “непонятно было, когда он находил время для себя, для отдыха”. О народной любви к Пимену власти знали, с ее ростом крепла решимость расправиться с ним. В дальнейшей истории взаимоотношений пролетарского государства с Церковью это станет явлением закономерным: чем более будет народ любить своего духовного наставника, тем больше его будет ненавидеть “народная власть”.
Второго “дела” в архивном фонде не сохранилось. Вероятно, попытку внести в злодейство видимость революционной законности пересилил революционный порыв, довод лопнувшего терпения. “Он в своем доме принимал тьму всяких паломников, особенно женщин, целые дни у него торчал народ. Бешеную агитацию он развел… Ну, терпели, терпели это, а потом раз ночью арестовали его, вывели в Баумскую рощу и там расстреляли”, вспоминал член ревтрибунала С. Г. Малетин.
Епископа убрали с помощью красного партизанского отряда Мамонтова- Кихтенко, отозванного специально с Семиреченского фронта. Это боевое соединение имело большой опыт карательных расправ и полевых судов.
Аналогия дальнейшего со священными событиями в Иерусалиме поражает. Как страстные страницы семиреченского Евангелия звучит письмо игумена Вадима с подробным описанием событий того рокового вечера. В них узнаются сразу: перепуганные апостолы, жены мироносицы, Иуда. Есть в них и
указание на минуты, в которые душа епископа пережила кровавый пот Гефсиманского сада.Этого ареста давно ждали в архиерейском доме. Солдат с мандатом вошел в покои вечером. В резкой форме он потребовал от Пимена собираться и ехать с ним. Солдат безуспешно пытались поставить на место две посетительницы, в ту пору пришедшие к епископу. Пробовал вступиться и игумен Вадим: “Архиерей не такой жизни человек, чтобы поступать с ним подобным образом…”.
“Если бы требование было предъявлено мне днем, я поехал бы, но так как наступает ночное время, я не поеду”, — сказал епископ. Последовали угрозы применения физической силы, но он сидел, погрузившись в свои мысли. Воспрянув от раздумья, произнес: “Я решил ехать”. Осенил себя перед иконами крестным знамением и, прощаясь со всеми, кто находился в гостиной, сказал тихо игумену Вадиму: “Если меня долго не будет, оповещайте духовенство, и пусть звонят по церквам во все колокола”.
На улице толпа солдат посадила его на тачанку и увезла, а собравшееся духовенство стало обсуждать вопрос относительно колокольного звона. Без сомнения, владыка сознательно пошел на великую жертву и отдавал свою жизнь для того, чтобы расправа над ним стала сигналом православному народу явить свою сплоченность и силу. Только напрасно слух его — уже за городом - ловил звуки набата: духовенство приняло решение не звонить, подводя один довод малодушнее другого… Опасались, что власти расценят действие как призыв к бунту, что народ ночью не соберется, что бандиты, услышав звон, поспешат поскорее совершить
О дне ареста вспоминала Анна Алексеевна Шпилева. Воспоминания записаны со слов ее дочери.
“Отца Пимена моя мать знала недолго, но встреча с ним оставила неизгладимый след в ее памяти. Двенадцатилетней девочкой она часто приходила с другими детьми в его большой светлый дом. И каждая встреча была для нее настоящим праздником. Отец Пимен с большим удовольствием занимался с детьми, подолгу беседовал с ними, рассказывал интересные и поучительные притчи и истории. Вместе с ним дети читали стихи, пели церковные песни, а он разъяснял им трудные места, помогал понять Священное Писание. Рассказывая мне о нем, мама удивлялась, насколько легко ей давались эти знания и какими прочными были. Помнила она одну песню про сеятеля, которого встретила Божия Матерь, он сеял в Божий праздник и потом ничего не собрал…
Отец Пимен был епископом Семиреченским и Верненским, и каждый раз, входя в его дом веселой шумной толпой, дети встречали множество людей, искавших здесь утешения и поддержки. В то время это казалось естественным, и лишь позже она поняла, что силы у него были необычайные, ведь он успевал всюду, но никогда не выглядел озабоченным или уставшим, на его лице всегда была доброжелательная улыбка. Казалось, отдыхать ему вообще не требовалось.
Как-то раз девочка пришла раньше остальных, владыка колол во дворе дрова, а ей предложил погулять по саду, нарвать цветов. Во дворе архиерейского дома был большой сад, весь в цветах. Собрать себе букет она не решилась, стояла, как зачарованная, и слушала своего учителя. Она не помнила о чем он говорил, но теплый весенний день запомнился ей
как один из счастливейших. Ей казалось, что именно тогда к ней перешла частица благодати, исходившей от него.Уже совсем старенькая, она часто просила пойти погулять с ней в погожие дни к тому месту, где когда-то стоял архиерейский дом. На том месте был уже пустырь, но, несмотря на это, она всегда говорила, что там ей легче дышится, и после этих прогулок даже лучше себя чувствовала.
В один сентябрьский день 1918 года дети, как обычно, пришли на занятия. Проводив их в комнаты, келейник попросил немного подождать, так как владыка молился. Занимались они в тот день недолго, после чего он пригласил всех на террасу, где на большом столе лежало много разных икон, больших и маленьких, и предложил выбрать себе по одной на память. Ане очень понравился один образок
, но учитель подвел ее к столику, стоявшему отдельно, и взяв с него распятие Иисуса Христа бумажное на голубом шелке благословил этим распятием. Эту память она хранила всю жизнь, как самую дорогую сердцу вещь. Куда бы Анна Алексеевна впоследствии ни переезжала, оно всегда было с ней.Проводив детей до калитки, учитель сказал ей: “Теперь иди домой и не оглядывайся, скоро вечер, уже темнеет; как бы кто не обидел, ведь тебе идти мимо казарм!”
Уходить не хотелось, и она спросила: “Владыко, а Вы пойдете ко Всенощной?” Он ответил как-то странно: “Да, но я буду недолго, а потом меня не будет”.
Страшный смысл последних слов стал ясен потом, но еще по дороге домой ноги у нее, непонятно почему, подкашивались и томило смутное предчувствие.
На следующее утро город облетела весть: архиерея убили. Около его дома уже толпился народ, многие женщины были в черном.
Келейник рассказал, что солдаты приехали вечером; ничего не могло остановить людей, для которых святыни веры были пережитками прошлого. Красноармейцы с грубой бранью, оскорбляя и унижая, посадили его на тачанку. Казалось, они соревновались друг с другом в сквернословии: “Что, Петька, отмолил грехи?”
Епископ держался спокойно. Келейник хотел поехать с ним, но был отброшен сильным ударом. В памяти современников отложилась деталь, которая оживляет картину до достоверности документального кинокадра: до самого места расстрела за своим хозяином бежала собачка. Когда она вернулась, нос у нее был весь в земле. Рассказывали и то, что именно собачка привела людей к месту расстрела.
По словам солдат, оправдывавшихся потом, они не хотели стрелять. Уже стали договариваться, чтобы отпустить его с миром, дать ему уйти, но тут прискакал на коне известный бандит Яшка Курилов, выругал их за промедление и выстрелил сам.
Народ просил разрешения на похороны, но власти разыграли полную неосведомленность. Правда, с трудом, потому что их положение было сложным: они …потеряли тело. Вернувшись на место расстрела к вечеру следующего дня, убийцы увидели пустую поляну.
Запущенный в ход маховик террора, набрав скорость, бешено вертелся.
В “Вестнике Семиреченского Трудового Народа” был напечатан приказ облисполкома с ложной информацией о высылке мятежного епископа и угрозой всем сочувствующим: “За контрреволюционные выступления против Советской власти и как враг трудового народа и крестьянской бедноты архиерей Пимен подлежит высылке из пределов Семиреченской области, что 16 сентября и исполнено. Все сторонники, защитники и приспешники высланного контрреволюционного архиерея Пимена объявляются
Евангельская истина недаром гласит: нет ничего тайного, что не стало бы явным. На следующий день после расправы дети, ходившие в рощу за орехами, увидели на поляне убитого. Девочка из той стайки была жива до недавнего времени… (Кстати, “князь Церкви”, по ее словам, был… в сатиновой рясе… Праведник Божий, бессребреник и нестяжатель!)
Сговор о “высылке” проигнорировал Д. Фурманов. Известный комиссар в своем романе “Мятеж” написал о верненских событиях: “Из домашней церкви пьяной ватагой был выхвачен архиерей и за городом расстрелян без суда, без предъявления должных обвинений”.
Между прочим, один из убийц обнаружился в 1953 году в Талгарской геологической экспедиции. Завхоз партии Г. Оверко похвалялся перед рабочими, что убивал “главного верненского бога”.
Сбылись провидческие слова самого священномученика — мудрого прозорливца, сказанные в 1916 году: “Для всякой законной власти ныне не легко при частом столкновении ее с усиливающейся тайной беззакония… Еще труднее бывает здесь положение епископов Православной Церкви. Как неприятель желал бы уничтожить офицеров вражеского воинства и для этого направляет на них всю свою разрушительную силу, так и противники Церкви, желая ее подчинить себе, не хотят щадить епископов”.
Роща Баума находилась в то далекое время в восьми верстах от города. В 1892 г. она была посажена по инициативе областного лесничего Э. О. Баума на участке, принадлежавшем казачьей станице. Несмотря на проложенные аллеи, в ней были настоящие дебри, трудно проходимые из-за орешника, дикой малины и ежевики. Она занимала 140 га, на этой площади и поныне растут карагачи, клены, дубы и березы. Роща теперь сильно изменилась, зарослей в ней почти не осталось. Она давно вошла в черту города.
В шестидесятые годы на месте расстрела бывал митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф (Чернов). Его водитель З.И.Самойленко указал приметы дерева, которое служило для них ориентиром. В дальнейшем местоположение подтвердил А.Е. Кушнерик, в 1949 году сюда его приводил дед Евсей, сторож близлежащих огородов…
Там, где лежал оставленный палачами мученик, несколько лет назад еще виднелся ровный прямоугольник в рост человека ржаво-красного мха. Вокруг, да и по всей старинной роще, такого нигде больше не было и нет. Рядом дерево, на котором можно заметить старые гвоздики от образков: здесь было место тайного паломничества верненцев.
К 80-летию со дня кончины епископа благодарные миряне соорудили на месте расстрела гранитный обелиск.
По преданию, сохранившемуся в памяти горожан, простые люди совершили невозможное: они тайно перевезли тело в город и погребли глубокой ночью в парке рядом с кафедральным собором. Место было выбрано под плитой семейного склепа генерала Г. А. Колпаковского. Сорок последующих лет оно было известно как “святая могила”.
В такой поступок, имя которому подвиг, многим верится с трудом. Во всяком случае не раз доводилось слышать: едва ли на погребение в центре города кто-либо мог решиться. Риск огромный, ценою в жизнь. Но если его не было, что стоят приведенные выше свидетельства о народной любви? Одно от другого неотделимо. Кто-то, конечно, и не смог остаться на высоте, на которую поднялся Пимен, увлекая других. Вот простой факт, но говорящий о многом. В городском архиве хранятся метрические книги, которые епископ предписывал по-прежнему вести в храмах, несмотря на декрет советской власти, запрещающий ведение Церковью гражданских дел.
В книге кафедрального собора последняя запись о рождении и крещении младенца с именем Вера сделана 3(16) сентября 1918 года, то есть в день расстрела епископа. Все. Далее пустые страницы. Рисковать духовенству оказалось не по силам. Слова о том, что епископ Пимен не пожалел жизни ради народного благочестия, обретают в этом факте силу не одной лишь декларации.Двенадцатого октября 1997 года в кафедральном соборе г. Алматы произошло прославление епископа Пимена как местночтимого казахстанского святого. К 120-летию со дня его рождения приурочено начало строительства часовни в роще Баума. На звоннице самого Вознесенского собора в год 2000-летия Рождества Христова в день памяти священномученика Пимена (1
6 сентября) установлен стопудовый колокола, который назван “Пимен”. В августе 2000 г. епископ Пимен был причислен к лику святых.Пастыреначальнику Христу подражая, за врученное ти стадо душу свою положил еси Пимене, архипастырю и мучениче, молитвами твоими паству твою соблюди невредиму от всех навет вражиих.
Пастырства тезоимените первопастырю Семиречья и первый Верненский священномучениче, святителю отче наш Пимене, Христу, доброму Пастырю, усердно молися: в вере, надежде, и любви утвердити паству твою.
О, священная главо, пастырю добрый словеснаго стада своего, священномучениче Христов Пимене, теплый и неусыпный о нас заступниче в скорбех и бедах и во всяких нуждах! Услыши нас, грешных и недостойных, молящихся тебе, испроси нам веры православныя утверждение, надежды на всеблагое Божие промышление укрепление, любве к Богу и ближним нашим умножение, мудрости небесныя снискание, да пребудет щедрое благословение Царя Славы, Господа нашего Иисуса Христа, над страною нашею и престольным градом епархии твоея, да избавимся от землетрясения, огня, междоусобныя брани, глада и мора и иныя пагубы, но да будет в нас, ходатайством твоим, святе, мир, братолюбие друг к другу сердечное, благочестие и послушание, душевных и телесных сил крепость и здравие, радость и тишина духовная. Да тако в веце сем, скоропреходящем, поживше, с тобою, пастырю наш милостивый, на вечных пажитех Христовых со всеми святыми обрящемся, славя Бога нашего, во Святей Троице от небесных и земных воспеваема и поклоняема, во веки. Аминь.
Святой отче Пимен в Интернете
http://belolikovi.narod.ru/belolikovi.HTM - Род белоликовых
http://eparhia.permonline.ru/eparh/konf/nov/pim.html - Пермский период жизни священномученика Пимена, епископа Семиреченского и Верненского
http://days.pravoslavie.ru/Life/life4890.htm - Священномученик Пимен, епископ Семиреченский и Верненский в Православном Календаре
http://www.ortho-rus.ru/ - Архиерей Пимен (Белоликов Петр Захарович), на "Архиереи"
http://www.ortho-rus.ru/ - о православном издании в Иране "Православная Урмия"
http://www.ortho-rus.ru/ - Русская духовная миссия в Урмии
http://www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ - предстоятели Семиреченской и Верненской (Казахстанской и Алматинской) епархии Русской Православной Церкви