22 марта - В праздник 40 мучеников, в Севастийском озере пострадавших, настоятель нашего храма митрофорный протоиерей Валерий Захаров отмечает день своего тезоименитства

о имя Отца и Сына и Святого Духа.

Каждый из этих праздников несет на себе печать того времени или того смысла, с которым он совершается. Мы с ужасом предстоим перед Распятием в Великий Четверг, мы с изумлением и благодарностью, ликующе совершаем Воздвижение и Происхождение Честных Древ. С каким же чувством приступаем мы сегодня к поклонению Кресту Господню?

И сказав это, мы берем на себя постепенное умирание, постепенное отвержение себя. Отречение от себя значит, в последнем итоге, научиться любить, а любить, это значит себя забыть до конца, не существовать для себя. Это и значит умереть для того, чтобы жить уже иной жизнью, которой границ нет, глубина которой бездонна. А крест, который мы должны нести, это любовь, забота о ближнем, тревога о нем, озабоченность о том, чтобы и в его жизни совершилась Божия воля, т.е. чтобы к нему тоже пришла вечная жизнь, вечная радость, ликование и торжество.

Вот о чем нам говорит Крест, вот почему мы можем сегодня поклоняться этому Кресту на полпути к Пасхе не с израненной душой, не с ужасом, а с такой светлой надеждой. Но, вместе с этим, почему мы должны последние недели Поста провести вдумчиво, пересмотреть жизнь еще раз, новый суд произнести над всеми ценностями нашими, над всеми наши оценками, и вступить в евангельский путь. Чтобы, когда мы станем в Страстные дни перед ужасом крестных Страстей, мы могли вместе со Христом пройти этот путь, а не быть только зрителями, охваченными ужасом, и могли быть с Ним в ликовании победы и в ужасе поклонения такой непостижимой Божественной любви. Аминь!

егодня, когда мы совершаем память Святых сорока Севастийских мучеников, мы понимаем, что многому можем научиться у этой славной воинской дружины.

Вот о чем, всем нам свидетельствует и учит Святая Христова православная Церковь, совершая память Святых сорока Севастийских мучеников.

Я всех Вас сердечно благодарю и прошу, и впредь, совершать свои усердные молитвы о моем недостоинстве. Хочу всем Вам пожелать многих, спасительных и благословенных лет Вашей земной жизни. Храни Вас Господь и Матерь Божья, молитвами Святых сорока Севастийских мучеников, на многая и благая лета!

*****

Елеосвящение совершается в собрании, или в церкви, или дома, среди собрания людей. Притом Святая Церковь желает, чтобы при совершении Таинства Елеосвящения (или молитвомаслия) был собор пресвитеров. Отсюда Таинство Елеосвящения именуется "Соборованием". Семь пресвитеров назначается потому, что при Елеосвящении бывает семь чтений из Евангелий, семь молитв и столько же помазаний. Здесь же седмеричное число избрано в знак семи даров Святого Духа в подражание числу молитв пророка Илии, которыми он заключил небо на три года с половиною (3 Цар. 18, 43), сообразно числу семикратного погружения Неемана в воду Иорданскую, после чего он очистился (3 Цар. 5, 14). Но Церковь допускает совершение Елеосвящения трем и двум пресвитерам. В крайнем же случае дозволяется совершение таинства и одному священнику, с тем однако же, чтобы он совершал его от лица собора священников и произносил все молитвы, сколько их есть, и совершал семь помазаний.

При совершении Таинства Елеосвящения ставится стол и на нем блюдо с пшеницею, зерна которой служат изображением зародыша и новой жизни - выздоровления, а также жизни по смерти тела - воскресения (Ин. 12, 24; 1 Кор. 15, 36 -38). Поверх пшеницы ставится кандило праздное (сосуд), в который вливается елей, служащий видимым знаком благодати исцеления (Мк. 6, 13), и вино, в знамение крови Христовой, излиянной на Кресте для спасения людей. Елей должен быть чистый, без примесей. Соединение елея с вином делается в подражание тому врачевству, какое употребил для болящего самарянин (Лк. 10, 34; Новая Скрижаль, ч. 6, гл. 14 § 5). Около сосуда с елеем водружаются в пшеницу семь стручьев, обвитых бумагою (хлопчатою), к помазанию. Обыкновенно сюда же вставляют семь зажженных свечей. На столе, кроме того, полагается Евангелие и Крест. Священники в фелонях становятся около стола; они, равно как и все присутствующие, имеют зажженные свечи. Первый из священников, окадив стол и всех людей, и обратясь к востоку, начинает возгласом: "Благословен Бог наш".

Богослужение Таинства Елеосвящения состоит из трех частей: во-первых, молебного пения; во-вторых, освящения елея и, в-третьих, собственно помазания елеем.

Возглашается ектения: "Миром Господу помолимся", в которой возносятся моления: "О еже благословитися елею сему, силою и действом и наитием Святаго Духа"; "О еже прийти благодати Святаго Духа". Потом первый из священников читает вслух молитву над кандилем и елеем, в которой просит Бога освятить елей и соделать его целительным для помазующегося. Прочие священники читают сию молитву тихо, подобно тому как во время призывания Святого Духа на Дары в Таинстве Евхаристии при соборном служении. После молитвы поются тропари - Христу Спасителю, святому апостолу Иакову, святителю Николаю Чудотворцу, святителю Димитрию Мироточивому, целителю Пантелеимону, святым врачам бессребреникам, святому Иоанну Богослову и Пресвятой Богородице. Далее следует третья часть богослужения - елеопомазание.

http://www.bogoslovy.ru/sobor.htm

"Требник митрополита Петра Могилы"

В этих страданиях, в этой борьбе со злом проявилось такое недосягаемое духовное величие, такая сила и мощь нравственного характера, которыми могла обладать только Богочеловеческая природа Спасителя мира.

Мы слышали сейчас, дорогие мои, в евангельском чтении страшную повесть о страданиях Богочеловека. Знаем мы, до чего дошла и к чему привела злоба фарисеев.

Свидетельствовал Он ее всюду и перед всеми. Возвещал путь, ведущий в жизнь вечную, и в храмах, и на торжищах, среди городов и весей. Равно свидетельствовал пред римским прокуратором и пред женщиной-самарянкой, пред синедрионом и пред иерихонским слепцом. Пред мудрыми и пред людьми некнижными. Какие обетования жизни вечной не открыты были Им и не утверждены непоколебимо? Какие заповеди не преподал Он во всей силе?..

Все озарилось светом Его Божественного учения! Глас истины, проповедуемой Господом Иисусом Христом при Его земной жизни, в устах Его был так силен, что сами враги Его должны были умолкать пред Ним и говорить: "...никогда человек не говорил так, как Этот Человек" (Ин. 7, 46).

Иудейские первосвященники и старейшины, движимые завистью и ненавистью к Иисусу Христу, постановили предать Его смерти. Послав вооруженных воинов, они взяли Христа, когда Он ночью молился в Гефсиманском саду, и привели на суд к Пилату.

Господь знал, что приблизилось время Его искупительных страданий. Его последние беседы с учениками направлены к тому, чтобы подготовить учеников к предстоящей разлуке и в некоторой степени объяснить необходимость принесения Им жертвы. "Истинно, истинно говорю вам, если пшеничное зерно, падши на землю... умрет, то принесет много плода..." Указывая на пшеничное зерно, умирающее в земле и приносящее много плода, Христос дает апостолам понять, что Ему предстоит умереть за людей, дабы даровать им плоды жизни вечной. Для этого Он и пришел на землю. И вот теперь наступило время исполниться всему этому. Предстояло Господу воспринять тяжкий Крест, и душа Его по-человечески страдала, томилась. Только сознание, что именно для этих тяжких страданий и для того, чтобы, умерев, даровать людям вечную жизнь, дало возможность Христу сохранять бодрость духа.

Мы видим, что в Гефсимании Христос несколько раз обращался к Своему Небесному Отцу: "Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия...", показывая этим, что Он знает, какие страдания ожидают Его. И молится Он, как мы знаем, до кровавого пота.

Через некоторое время Он опять обращается к Богу: "Отче Мой! Если не может миновать Меня чаша сия, да будет воля Твоя..."

Не будем, дорогие мои, забывать о гефсиманских страданиях нашего Спасителя. Они имеют особое духовножертвенное значение. Именно в уединенной гефсиманской молитве Начальник нашего спасения проявил послушание воле Отца Небесного и принес крепкую молитву о нашем спасении. Страдания Господа имеют для нас искупительное значение. Они были из-за нас и ради нас. Своими внутренними, духовными страданиями Христос очищал наши внутренние нечистоты, заглаживал нашу виновность пред Богом, молил о помиловании нас.

Задумаемся, дорогие, для чего Сын Божий претерпел столько ужасных страданий?! Спросим словами пророка: "Почто червлены ризы Твои?" (Ис. 63, 1-2). И услышим ответ: "Настал давно предсказанный час искупления рода человеческого. Пришло время примирить Бога с людьми". А для этого потребовалась и величайшая жертва. Господь томился великою скорбью о грехах падшего человечества.

Грех - это великое зло. И нет в мире большего зла, чем грех! Это такое зло, за которое сам человек не был способен уплатить правосудию Божию и примириться с Богом. Необходима была жертва Сына Божия.

Из Гефсимании Христос Спаситель идет на суд к первосвященникам, к Пилату и затем на Голгофу. К душевным страданиям Его прибавляются и физические муки.

Но все терпеливо и молча переносит Господь. Он оставлен всеми близкими. Апостолы в страхе разбежались. Не пошел вместе с Ним на суд к Пилату никто из тех, кто так еще недавно "ходил вслед Его", слушал слова Божественного учения, видел чудеса, творимые Им. Никто не пришел к Пилату, чтобы свидетельствовать о Нем в Его защиту. Даже апостол Петр, этот пылкий ученик Христов, который при прощальной беседе уверял своего Учителя: "Если все соблазнятся, я никогда не соблазнюсь... даже если мне предстояла бы смерть - я не отрекусь от Тебя", трижды с клятвой произнес отречение.

Но любвеобильный Господь без осуждения, но с состраданием к немощи человеческой, кротко, хотя и с укором, взглянул на Своего ученика. И этого кроткого взгляда апостол Петр не мог забыть всю жизнь. Сознав свой грех, раскаявшись в нем, Петр безбоязненно нес всюду свидетельство о истине Христовой.

И вот Господа осудили и пригвоздили ко Кресту, этому страшному и позорному орудию казни, и как бы, усиливая позор, рядом поставили еще два креста, на которых распяли двух, действительно, злодеев. Толпа людей, окружавшая эти кресты, произносит злые насмешки и надругательства по отношению к распятому Христу.

На разбойников никто не обращает внимания. А Он, Святой Страдалец, тихо молится за распинателей Своих.

И что же мы видим? Как будто Господь лишен уже всякой возможности проповедовать, учить, творить дела милосердия... Он пригвожден ко Кресту и физически изнемогает от тяжелых ран...

Но Его молитва за распинателей и здесь совершает великое чудо... Чудо просвещения души разбойника, распятого на сосед нем кресте. Разбойник - иначе злодей.

Сердца же злодеев мрачны, полны стремления ко злу и преступлениям. И вот он, сам страдая и видя страдания других распятых, вдруг слышит, что Христос молится за причинивших Ему столько зла: "Отче, прости им, не ведят бо, что творят..."

И эта кроткая молитва изумила и потрясла его душу. Она произвела внезапную перемену в его сердце, в его мыслях. Он понял: так поступать не может обычный человек. Молиться за врагов своих, прощать их может только Бог.

И всем своим обновленным сердцем, всей изменившейся душой он почувствовал и признал в Распятом Бога...

А Христос Спаситель за всех грешников принял позорнейшие страдания и смерть. Он распростер на Кресте пречистые Свои руки для того, чтобы собрать в объятия Свои всех грешников земли, желающих через покаяние вернуться в лоно Отчее. Лишь бы сознание своих грехов и раскаяние было в нас таким же глубоким и искренним, как у Петра и благоразумного разбойника.

Какие бы тяжкие тайные грехи ни носили мы в душе своей, станем сейчас поближе ко Кресту. Станем с глубокой верой потому, что "множество содеянных нами лютых" грехов теперь не может приводить нас ни в сомнение, ни в отчаяние.

Но для этого мы должны подражать благоразумному разбойнику в покаянии и Христу Спасителю в прощении тех, кто нас обидел. Без этого не дерзнем обращаться с мольбой ко Кресту. Не на одного только отвершегося Петра смотрит с укором Господь. Вместе со Словом Божиим в сердце каждого человека проникает взор Христов. Он смотрит в душу человека, называющего себя верующим, но своей жизнью не свидетельствуещего о Боге. Глубоко смотрит в наши души Господь, вновь распинаемый нашими грехами и оскудением любви и преданности Ему. В Его взоре нет гнева, нет угрозы, нет даже упрека, а одна бесконечная любовь, одна бесконечная жалость к состоянию нашего сердца.

И если сохранилась в нас хоть искра веры в Бога, хоть немного любви к Нему, то мы можем почерпнуть в этом взоре то, что почерпнул Петр,- раскаяние и силу стать истинными свидетелями Господа Иисуса Христа.

Тогда один только взгляд на Крест Христов может утешить нас в несчастиях, вернуть на путь истинный, если свернули с него, умирить ожесточенного, наставить неразумного.

Взирая на Крест Христов, мы видим в Распятом на нем воплощение во всем совершенстве, во всем величии всех добродетелей. И пусть этот Крест будет для нас не только источником утешения и подкрепления в наших трудах и скорбях, но пусть всегда будет нашим учителем.

http://www.ierei-korenev.ru/arhiv/vp2008.html#1-8

Мне вспоминается русское стихотворение, не помню, чье; может быть, я не полностью его вспомню сейчас:

Поздний колокол, звучащий над равниною большою,
Прогреми над сердцем спящим, над коснеющей душою.
Звоном долгим, похоронным, всепрощающе прощальным
Прозвучи над сердцем сонным, безнадежно-беспечальным!
Может быть, оно проснется и стряхнет с себя забвенье,
И, быть может, содрогнется на мгновенье, на мгновенье...

Отвергнуть себя - значит первым делом понять, что сосредоточить всю жизнь на том мелком человеке, каким мы являемся в повседневности, равносильно тому, чтобы свести жизнь к таким размерам, к такой тюремной узости, в которой можно только задохнуться. И мы на самом деле в этой тьме задыхаемся. Первое, чему мы должны научиться: когда в любом состоянии, при любых обстоятельствах встает мысль: "А что я?" - сказать себе: "Отойди от меня, сатана, отойди от меня, противник, ты думаешь только о том, что земное, а не о том, что Божие, - отойди! Ты мне надоел! Неужели я буду еще, и еще, и еще в жизни видеть только себя самого, склонять слово "я" во всех падежах, сводить все только к тому, что для меня - отрада, для меня - страх, для меня - горе, для меня - скука? Неужели вся жизнь может свестись к этому?" Как она на самом деле сводится, почему она и не жизнь, почему она - тоска, бесплодность для самого человека и для всех окружающих, почему нам так скучно с самими собой и другим так невыразимо скучно с нами? И вот первое, чему мы должны учиться, это - при всех обстоятельствах себе сказать: отойди в сторону, дай мне вглядываться в даль, в простор, в глубину! В этой большой, широкой, глубокой жизни и я найду себе место, но жизнь во мне не найдет места; человек может влиться в жизнь, но всю жизнь ограничить собой нельзя.

Я помню, как-то шел с пожилой, горькой русской женщиной и она все говорила, говорила, говорила только о том, как жизнь ее обошла, как люди ее обидели, как все бессмысленно, как все зло: Остановилась перед кустом колючек и говорит: "Вот вся жизнь!" - а за этим кустом весь простор южного берега Франции: горы, а за горами широкое море, все облитое солнцем, все сияющее летним светом. И я помню, как я ей сказал: "Вот так вы на жизнь и смотрите - только на этот колючий куст, и никогда вам не пришло в голову посмотреть через этот куст или мимо него на всю даль, в которой вы живете, на всю эту необозримую красоту".

С жизнью ее так и было: она видела только колючий куст. Но кто из нас этого не делает в той или иной мере? Когда мы молоды, нас увлекает наша сила, наше участие в жизни, наша реальная или мнимая способность строить жизнь, и поэтому мы сосредоточены на себе, на крепости своей, на возможностях своих. Потом проходят годы, и мы уже встретились с тем, что жизнь не гнется, что жизнь противится нашему усилию, что она ставит свои требования, что она не сдается, что не сдаются и люди вокруг нас, потому что они тоже хотят гнуть жизнь и строить ее по-своему, да не по-нашему. И мы тогда жестеем, но, жестея, мы продолжаем быть сосредоточенными на самих себе: мы должны устоять, мы должны победить, мы должны проложить свой путь - и опять не видим ни жизни, ни людей вокруг себя, проходим мимо каждого и всех, мимо любого события.

Потом, может быть, вспомним, а когда оно перед нами раскрывается, разверзается, мы его даже не видим: мы только смотрим, что в нем есть такого, что можно использовать или что в нем для нас опасно, страшно, вредно. А когда стареем, тогда начинаем или горько вспоминать то, что было, и с горечью думать о том, что могло бы быть, или уходим в себя и делаемся уже вполне для других бесплодными: очень, очень мало людей умеют стареть так, чтобы старость была в своем роде победой жизни, а не постепенным угасанием, которое завершится последним поражением - смертью.

Когда я думал об этой беседе, я вовсе не думал говорить то, что сейчас сказал: я думал, что скажу нечто о старости, о том, как мы можем научиться стареть. И мне вспомнилось стихотворение Баратынского:

Были бури, непогоды,
Да младые были годы!
В день ненастный, час гнетучий
Грудь подымет вздох могучий;
Вольной песнью разольется:
Скорбь-невзгода распоется!
А как век-то, век-то старый
Обручится с лютой карой,
Груз двойной с груди усталой
Уж не сбросит вздох удалый:
Не положишь ты на голос
С черной мыслью белый волос!

И вот в этом, мне кажется, задача всякого постепенного, но победоносного старения. Большей частью мы потому и не достигаем ничего, о чем когда-то мечтали. Мы стараемся сохранить огонь, крепость тела, живость ума, непреклонность воли и забываем, что все это может от нас уйти, но одного от нас никто не может отнять: живое сердце. Может погаснуть тот огонь, которым мы так легко увлекаемся: уже ум не пламенеет, уже крепость тела не дает совершить то, что можно задумать, уже воля не владеет нами с прежней силой, но есть такой свет, который время не может погасить: это свет сердца - любящего, нежного, ласкового, - сердца, умудренного жизнью. Но об этом сердце меньше всего мы и заботимся, мы даем своему сердцу стать холодным, окаменеть, мы даем ему стать темным и прогоркнуть. И когда ничего в человеке не остается из раннего огня - только сердце могло бы остаться, - оказывается, что ни для себя, ни для других человек это сердце не сохранил, не воспитал.

Неужели у нас не может хватить просто разума, практического разума приступить к новой жизни? А для этого надо себе сказать, что весь интерес, который я в себе имел, исчерпан, я себя исследовал до конца, нет во мне больше ничего, что стоило бы моего наблюдения, а вокруг столько всего, что стоит моего внимания! Люди есть, события есть, есть свет Божий, есть книги - глубокие, содержательные, есть столько всего, что может оживить душу, но при одном условии: перенести наше внимание на то, что мы делаем, на то, что мы видим, на то, что мы слышим, на того человека, с которым мы имеем дело, а не на самих себя, - вырваться из этого заколдованного и убийственного круга.

Вот что я предлагаю вам сейчас: в течение какого-нибудь получаса посидеть в церкви молча, не разговаривая друг с другом, лицом к лицу с самим собой, и поставить себе вопрос: справедливо ли то, что сейчас было сказано? Не стою ли я преградой на своем пути? Не набрасываю ли я свою тень на все то, что вокруг облито солнцем? Не прожил ли я всю свою жизнь, весь ее простор и глубину сводя только к себе, думая о том, что мне отрадно, что мне страшно, что мне полезно, что мне нужно? А если так - не могу ли я найти в своем кругу, в кругу своих интересов и людей несколько человек или несколько предметов, на которых я мог бы, в виде упражнения, с усилием, против всех своих привычек, сосредоточить взор и внимание так, чтобы их поставить в центр моей жизни? И спросить себя: кому я могу сделать добро?

Кому я могу послужить на пользу опытом своей жизни - и добрым, и злым опытом жизни? Что я могу сделать при состоянии моего здоровья, принимая в учет мою старость, принимая в учет те или другие свойства моей жизни? Что я могу сказать, что я могу сделать? Кем я могу быть для людей, которые вокруг меня есть, которые все, молодые или старые, нуждаются в своем ближнем, потому что, как кто-то из отцов Церкви говорил, от ближнего нашего нам и жизнь, и смерть. Вот, поставьте перед собой вопрос: для кого я могу быть таким ближним, который приносит не смерть, а жизнь, который вносит в чужую жизнь не безнадежность, не тяжесть, не безрадостное настроение, а ласку, и свет, и тепло?

Это все делается, конечно, не даром; всякий человек, который в жизнь другого захочет внести хоть искру света или каплю добра, непременно должен быть готов за это поплатиться: не искать отзвука, отклика, не искать благодарности, не искать ничего, кроме дивного, Богом данного случая, Богом данной возможности - человеку, которого сотворил Бог, которого Он любит, сделать что-то доброе, быть на его пути благодатью Божией.

Игумен Роман (Загребнев)

40 мучеников, в Севастийском озере мучившихся.

Мч. Урпасиана. Св. Кесария, брата свт. Григория Богослова. Прав. Тарасия.

Албазинской иконы Божией Матери, именуемой "Слово плоть бысть".

Мч. Кодрата и иже с ним иных многих. Мчч. Кодрата Никомидийского, Саторина, Руфина и прочих. Прп. Анастасии.

Свт. Софрония, патр. Иерусалимского. Свт. Евфимия, архиеп. Новгородского, чудотворца. Прп. Софрония, затворника Печерского, в Дальних Пещерах. Сщмч. Пиония, пресвит. Смирнского, и иже с ним. Перенесение мощей мч. Епимаха. Свт. Софрония, еп. Врачанского.

Прп. Феофана исп., Сигрианского. Прав. Финееса. Свт. Григория Двоеслова, папы Римского. Прп. Симеона Нового Богослова. Лиддской, нерукотворной (на столпе) иконы Божией Матери.

Перенесение мощей свт. Никифора, патр. Константинопольского. Мч. Савина. Мчч. Африкана, Публия и Терентия. Мч. Александра. Мц. Христины Персидской. Прп. Анина пресвитера.

Прп. Венедикта. Свт. Феогноста, митр. Киевского и всея России. Блгв. вел. кн. Ростислава-Михаила.  Свт. Евсхимона исп., еп. Лампсакийского. Феодоровской иконы Божией Матери.

Мч. Агапия и с ним 7-ми мучеников. Сщмч. Александра, иерея в Сиде. Мч. Никандра.

Поминовение усопших.