Священномученик Пимен,
епископ Семиреченский и Верненский
азвать неординарной внешнюю канву событий жизни епископа Пимена, пожалуй, нельзя, хотя многолетнее служение в Персии в Духовной Миссии, взявшей под свое крыло ассирийских несториан, перешедших в Православие, — факт выдающийся и для того времени. Обычными для будущего церковного иерарха той поры были происхождение из церковной среды, восхождение по ступеням духовных школ, успешный выпуск из Духовной академии, преподавание и ректорство в различных духовных семинариях. И все же значимость дел этого человека, его судьба слишком масштабны, чтобы назвать его одним из многих.
В этом убеждают документы и другие свидетельства. Их удалось найти в различных местах, от Ташкента до Перми. Воистину “не может град укрытися верху горы стоя” (Мф 5,1).
Яркая личность, о которой предстоит рассказать, редкостно совмещала в себе твердую волю с восприимчивостью к художественно прекрасному, память и интеллект ученого с привычкой к физическому труду; властность выдающегося оратора- проповедника соседствовала с полным отсутствием притязаний на какое-либо внешнее самоутверждение: никакого намека на позу не было замечено в нем никем и никогда.
Его отличала и тяга к общению с детьми: она заполняла его жизнь повсюду. Вплоть до дня ареста и расстрела его преосвященство в своих покоях проводил занятия детского духовного кружка, в котором дети из простого народа получали не только знания, но и доброжелательное участие и отеческое наставление.
Было в нем что-то и от воина, привыкшего к тяжкому ратному труду: сказалось служение на Кавказском фронте, дружба с боевыми генералами и офицерами Урмийского отряда. И кто знает, какой горький, но незыблемый опыт отречения от движений собственного сердца и естества стоял за проявлявшейся в нем ежеминутной готовностью отдать свою жизнь на высшую потребу. И ему можно было приписать слова его старшего друга архиепископа Андроника: “Моя жизнь плевок, но церковное дело святыня моя”.
Родина епископа Пимена — в миру Петра Захариевича Белоликова — Новгородская губерния, Череповецкий уезд, село Васильевское. Он родился 5/18 ноября 1879 года шестым ребенком в большой семье сельского священника
Захарии Ивановича Белоликова и его жены Марии Ивановны, урожденной Орнатской. “Я возрастал с детства в исключительно счастливых для духовной жизни условиях. Дома искреннее благочестие отца, нелицемерная набожность матери были первыми посадками моей религиозности”, рассказывал он о себе. К обстановке своего детства он обращался впоследствии, размышляя о детском воспитании: “Представим себе дитя в храме. Продолжительные богослужения, многочисленные поясные и земные поклоны, безмолвие и сосредоточенность богомольцев, благоговение священника все это глубоко влияет на детскую душу, создавая в ней дорогие впечатления, могущие дать направление всей последующей жизни. Это упражнение воли в труде, бдении, терпении, постоянстве”. В одном из выступлений во Владикавказе он высказал мысль и о том, что “дети клириков, пока они живут в семье, дети святые”. О воспитании детей в семье Белоликовых упоминается в некрологе на смерть отца: “Приятно было видеть отца Захарию, окруженного многочисленной семьей на работе во время уборки сена и хлеба. И радовалось его родительское сердце, что пример его трудолюбия внедрял в детях уважение к труду. Сил своих он не жалел, лишь бы воспитать своих детей в духе церковности, вдохнуть им религиозное чувство, внушить уважение к духовному званию и любовь к труду”.
Мать епископа была дочерью священника о. Иоанна Орнатского из села Новая Ерга того же уезда. Фамилия Орнатских известна в русской церковной науке с начала XIX века: ее носил настоятель Антониева монастыря архимандрит Амвросий — ректор Новгородской духовной семинарии, впоследствии архиепископ Пензенский. В Кирилло- Белозерском монастыре он пребывал на покое, ведя жизнь затворника. Там же и скончался в 1827 году. Братья Белоликовы и Орнатские учились близ монастыря в Кирилловском духовном училище и читали надпись на могильном камне, напоминавшую о заслугах их родственника: архиепископ был известным духовным писателем, составившим многотомную “Историю российской иерархии”.
Замечательным родством наделила Петра Белоликова материнская линия! Его двоюродные братья были известны в Петербурге многим. Церковный и общественный деятель, настоятель Казанского собора, носивший редкое христианское имя, протоиерей Философ Николаевич Орнатский прославлен заграничной церковью как новомученик Российский
. Другой петербургский священник Иоанн Николаевич Орнатский был женат на племяннице великого о. Иоанна Кронштадтского Анне Семеновне. Рассказывали, что выбор спутника жизни для сестриной дочери сделал сам кронштадтский пастырь. Вступив в родство с чудотворцем и молитвенником, имя которого было на устах всей России, Орнатские породнили с ним и по-семейному приблизили Петра Белоликова.
В 30-х годах, пребывая в ссылке в Ташкенте, о епископе Пимене вспоминал митрополит Арсений (Стадницкий). Он называл его воспитанником отца Иоанна Кронштадтского. Это свидетельство заслуживает серьезного внимания хотя бы потому, что в годы обучения Петра Белоликова в Новгородской духовной семинарии иеромонах Арсений трудился в ней в качестве инспектора. По долгу службы он был осведомлен о воспитанниках и не мог ошибаться. Обстоятельство было, что и говорить, выдающимся! Едва ли можно было что-то перепутать или забыть! По устоявшемуся в то время ходу вещей первый в учении и утвержденный в вере выпускник Кирилловского духовного училища поступил в старейшее в России среднее учебное духовное заведение, через которое прошли его дед, отец и старшие братья.
Впоследствии о. Пимен уверенно защищал семинарскую систему образования от критических нападок. По его словам, курс семинарии вел от глубокого формирования мышления и речи к самостоятельному размышлению о сущем и, наконец, выводил на высоту созерцания в богословии: “С этим образованием не может сравниться никакое другое среднее образование. Теперешний строй нашей духовной школы укрепился веками, освящен продолжительным употреблением и хорошо приспособлен к естественному и духовному росту человека”.
В 1900 году Петр Белоликов закончил Новгородскую духовную семинарию по первому разряду. Только троим из выпуска в 50 человек открывались без экзамена двери духовных академий России. По сложившемуся порядку вещей новгородские семинаристы поступали в Петербургскую духовную академию, но волею Учебного Комитета лучший выпускник новгородской alma mater направился в Киев.
Как-то, уже в должности ректора Пермской духовной семинарии, о. Пимен признался, что ему и его товарищам получить высшее образование далось с большим трудом и немалыми скорбями.
На это можно было сказать только “слава Богу”, потому что трудности учения закаляли волю и укрепляли упование на Божью помощь все то, без чего знания не составляют личности и не формируют характера.
С Киевской духовной академией переплелось множество судеб. В 1900 году вошел в число ее 175 студентов и Петр Белоликов. Учебную скамью с ним разделили будущие известные иерархи новомученики митрополит Одесский и Херсонский Анатолий (Грисюк) и архиепископ Рижский и Митавский Иоанн (Поммер).
Несмотря на слабое здоровье, прежде всего, развившийся ревматизм, курс академии Петр Белоликов также закончил одним из лучших: пятым по списку. Его сочинение “Отношение Вселенских Соборов к творениям церковных писателей” удостоилось отличной оценки. На основе соборных деяний он исследовал догматический вклад святоотеческой литературы в деятельность семи Вселенских Соборов.
С пребыванием в академии связано и поворотное событие в его жизни. “Когда для меня возник вопрос о том, как устроить свою жизнь после школы, то пережитые в духовных школах впечатления и воспоминания властно потребовали от меня жизни иноческой”, — вспоминал он.
В 1903 году 6 августа еще совсем молодым человеком он принял монашество с именем Пимен в честь Киево-Печерского преподобного Пимена Многоболезненного, что в Ближних Пещерах. Второй купелью стала Киево-Печерская Успенская лавра, а постриг и диаконское рукоположение (24 августа 1903 г.) совершил митрополит Киевский и Галицкий Флавиан (Городецкий).
Отец Пимен в течение многих лет не терял с владыкой Флавианом духовной связи и искал его наставничества. “Когда я слышу о Вас, то мое сердце исполняется отрадою от сознания, что я Ваш постриженик, духовное Ваше дитя. Но увы! Мне самому нечем похвалиться, разве что немощами моими”, — писал он своему духовному отцу. В свое время владыка Флавиан отдал одиннадцать лет жизни служению в Православной духовной миссии в
Пекине. Как бывший миссионер он приветствовал назначение духовного сына в далекую Урмию и благословил на миссионерские труды.
3 июля 1904 года ректор Киевской духовной академии епископ Платон (Рождественский) рукоположил иеродиакона Пимена в иеромонаха. Счастливый и полный надежд, дожидался он приказа о назначении в Миссию уже в Петербурге в родственном окружении, жившем яркой церковно-общественной жизнью. Его центром был, конечно же, протоиерей Иоанн Ильич Сергиев (Кронштадтский).
Урмийская духовная миссия находилась на северо-западе Персии в г. Урмия. Ныне она — забытая нива миссионерских трудов Российской Православной Церкви, но в предреволюционное десятилетие ее деятельность была широко известна. Труды Миссии протекали среди несториан-ассирийцев. Они одними из первых — еще в первом веке — приняли христианство из рук апостолов Мар-Аддая и Мар-Мари (Фаддей и Марий), но в V веке отклонились в несторианскую ересь, которая укрепилась по всей Средней Азии. К началу XIX века ассирийцы-несториане проживали уже
только в районе к западу от Урмийского озера в Персии и в горах Хаккяри Восточной Турции. Общее их число в это время достигало 120-150 тыс. человек. Это все, что осталось от некогда многомиллионного несторианства.
С конца XVIII века среди сирийцев-несториан стало крепнуть намерение войти под покров России и в единство с Православной Церковью. В начале 1898 года в Троицком соборе Александро-Невской лавры совершилось торжество присоединения части несториан. Появилась новая епархия — Урмийская, которую возглавил епископ Мар- Ионан (Иона) Супурганский, но фактически всю полноту управления Православием в Урмии взяла на себя Урмийская Русская Православная Духовная Миссия. Указ о ее создании последовал сразу же. “Послужить славе Церкви русской и пользе далеких айсоров, этих древнейших христиан, в отдаленной от нас стране — это великая и достойная задача”, — отмечал в то время известный миссионер протоиерей Иоанн Восторгов.
Выбор кандидатуры иеромонаха Пимена в Миссию блестяще оправдал себя. Скоро новый сотрудник овладел древнесирийским и новосирийским языками, местными тюркскими наречиями, проповедывал православным сирийцам на их родном языке, защищал интересы православного населения перед персидскими властями, преподавал в училище при Миссии. Причина успеха заключалась не только в способностях к языкам, но и в самом подходе к делу, в нравственном его обеспечении.
Почти фронтовая обстановка миссионерского служения объяснялась тем, что годы, о которых идет речь, пришлись на так называемые персидские смуты 1906 - 1911 гг. Менялись шахи, создавались конституционные учреждения, а страна оставалась полудикой, не просвещенной идеалами честности, скорого справедливого суда и милосердия. Реально действовал в ней всесильный закон грабежа.
Насколько опасной была жизнь миссионера в Персии, можно судить по некоторым фактам. Так однажды за городом в отца Пимена стала стрелять шайка бандитов. По его словам, он спасся только благодаря быстроте ног своего коня.
В это время игумен Пимен издает небольшую книжку “Православная Урмия в годы персидских смут”. (Киев, типограф Киево-Печерской лавры, 1911 г.). Она посвящена трагической судьбе православных сирийцев, оказавшихся в окружении, усвоившем практику безнаказанности смутного времени, и ходу миссионерского дела в этих условиях. Ее заключительные строки отмечены поразительно теплым чувством, дающим ясно понять, что успешная миссия всегда происходит от избытка любви: “Народ, портившийся под разнообразными влияниями в продолжение сотен лет, не мог преобразиться в течение каких-нибудь 12
лет под влиянием горсти работников, состоящей из 4-5 человек. Но вашей помощи, вашей милости всегда будет ждать исстрадавшаяся и озлобленная беднота сирийская, ни в чем не виноватая и никому не угрожающая. Ради этой бедноты и мы здесь работаем в надежде на помощь Божию и на помощь наших братьев ревнителей благовествования Христова”.
В церковных и светских изданиях отцом Пименом печатались многочисленные корреспонденции. У миссионера из Персии был четкий темпераментный слог. Активно включился он и в переводческую деятельность: перевел на сирийский язык чинопоследования праздников Рождества Богородицы и Крестовоздвижения, учебник по догматическому богословию, а на русский — переводы древнесирийских христианских текстов. “Житие блаженного Мар-Евгена, начальника иноков страны Низибийской на горе Изла” вышло в 1913 году.
Другие найдены в миссийском журнале “Православная Урмия”, редактором которого являлся он сам долгое время. В этих широкоформатных тетрадях в белых обложках, без фотографий, с непритязательным оформлением живым пульсом бьется повседневность Урмийской миссии с противостоянием персидским властям и инославным влиянием на сирийцев. Журналы фактически авторские — большая часть из написанного принадлежит редактору. Свои переводы он помещал из номера в номер: “Сказание о славных делах Раббулы, епископа благословенного города Ургэй (Эдесса)”, “Житие св. Иакова, епископа Низибийского”, речь св. Кирилла Александрийского и др.
О том, что переводы с древнесирийского были основой будущей магистерской диссертации, следует из письма к митрополиту Флавиану о симпатиях к языку древнесирийскому, который он “использует для написания магистерской диссертации”. О содержании своей диссертации о. Пимен упоминает в другом письме — к архиепископу Финляндскому Сергию (Страгородскому). Темой стал “один памятник Сирийской дидаскалии”, т. е. учительства.
Расположенный ко всем людям и всякому доброму начинанию отец Пимен был незаменим и в гражданских, и в духовных делах. Его теплота и сердечность в отношениях с ближними оказались драгоценными качествами для священника-миссионера. Искренняя открытость навстречу другой душе и потребность миссионерского единения сделала его инициатором переписки со знаменитым миссионером в Японии архиепископом Николаем (Касаткиным). В статье, написанной уже во Владикавказе по случаю кончины японского святителя, о. Пимен с любовью вспоминал детали этой переписки.
После шести лет служения в Персии игумен Пимен стал проситься из Миссии. Позже он сам видел причиной своих настроений “молодой задор и самоуверенность в борьбе с врагами России и Церкви”. В этом горделивом настроении, по его же словам, “мало было религиозного и благочестивого”. Были и другие причины, побуждавшие игумена оставить Миссию. В рапорте начальника Миссии архимандрита Сергия говорится: “Со своей стороны я считаю долгом службы донести, что о. игумен, как человек даровитый, работоспособный и энергичный, несомненно с известного времени желает деятельности на поприще более широком, чем то положение, какое он здесь занимает. В дополнение
ко всему, игумен принадлежит к числу таких натур, которые склонны спокойно и лучше работать тогда, когда им дается больше инициативы, а последняя, конечно, у него, как у помощника начальника, не может быть большая”.
В 1911 году о. Пимен получил назначение на пост ректора Ардонской духовной семинарии Владикавказской епархии с возведением по должности в сан архимандрита. Предстояло потрудиться на благо духовного просвещения осетин, хотя выехать из Миссии побудило во многом и горячее желание вернуться в Россию. В ответ на письмо митрополита Флавиана, в котором наставник поддерживал надежду и заповедовал покорность воле Божией, его духовный сын пишет: “Не только в Ардоне, но даже и в других худших местностях я найду всегда много хорошего, лишь бы не была у меня отнята способность и возможность славить Бога и молиться за себя и за людей…”.
Год в Ардоне был насыщенным. В новом качестве отец Пимен уделял много времени воспитанникам, преподавал курс Нового Завета, восстанавливал расстроенный бюджет семинарии. Он занимался также проповеднической деятельностью во Владикавказе, печатался во “Владикавказских Епархиальных Ведомостях”, был благочинным монастырей. Тем не менее вскоре начал сожалеть о совершенном шаге. Постепенно окрепло намерение вернуться в Миссию.
Свои сожаления и надежды он поверял своему духовному отцу: “С Урмией расстался, но об Урмии скорблю, не переставая. И чем дальше живу здесь, тем больше душа моя просится в Урмию. Поведал я тайный зов души моей высокопреосвященнейшему Николаю, архиепископу Японскому. Святитель ответил мне: Вижу из Вашего письма, что сердце Ваше в Урмии. Дай Бог, чтобы тайный зов души Вашей опять привел Вас в Урмию”. Пока держусь, Владыко святый, но думаю, что моя привязанность к Урмийской Миссии не исчезнет”. Он возвратился к окончательно наболевшей теме и в другом письме: Понятна мне стала в текущем году поведанная Вами нам, еще бывшим молодыми послушниками, тоска Вашего Высокопреосвященства по Миссии и по миссионерскому делу. Стосковал и я и решил Богу содействующу продолжать начатое дело в Урмии. Дело развертывается очень широкое, предвидится присоединение патриарха к Православию с целым сонмом несториан мирян и духовных лиц”.
Поступок о. Пимена был сразу отмечен по достоинству журналом “Кавказский Благовестник”: “Святейшим Синодом назначен помощником начальника Урмийской Миссии архимандрит Пимен (Белоликов).
Это назначение в особенности знаменательно тем, что состоялось по желанию самого же архимандрита Пимена, причем он оставил видное место ректора Александровской семинарии в с. Ардоне, сулившее ему быстрое повышение по службе. Миссионер по призванию, он изучил сирийский язык и с любовию говорит о развитии православной миссионерской деятельности не только в Урмии, а и в Курдистане и даже в Турции… Отправляясь к горячо любимой Миссии уже во второй раз, архимандрит Пимен помимо миссионерской деятельности, думает там закончить свои ученые труды”.
Вновь многочасовой путь по Закавказью, мост через реку Аракс, будто зависший в прыжке над пропастью, круженье вокруг Арарата. Железнодорожные пути обрывались у самой кромки Урмийского озера. Оставалось полюбоваться стаями фламинго с пароходика, курсировавшего от Джульфы до западного побережья: точно такие бороздили Финский залив между Петербургом и Кронштадтом. Вот и знакомая дорога к городу: узкие, будто стянутые ремнями тополя, сирийские надгробные камни и, наконец, ров и глинобитные стены восточного города Урмия.
К этому времени у Миссии начали просматриваться перспективы присоединения к Православию всего сирийского народа. Миссионеры воодушевлялись сознанием того, что они служат соединению сирийцев в единый народ, развитию его национального самосознания на основании апостольской веры. Вместе с тем создание единоверного доброжелательного населения в Персии было важным делом и для России
, оно укрепляло ее позиции на Востоке. Для осуществления своих планов миссионерам важно было иметь свой сильный иерархический центр, который бы отражал усилия инославных миссионеров и проводил свое влияние. Успеху дела помешала начавшаяся летом 1914 года первая мировая война. Военные действия между Россией и Турцией остановили широкое присоединение к Православию сирийцев и возможное епископство о. Пимена здесь.
Второй период служения в Урмийской миссии завершился осенью 1914 года. Впереди ожидала Пермь и должность ректора Пермской духовной семинарии.
В жизни каждого человека, включенного в большое дело, всегда есть период “звездного часа” — наиболее благоприятных обстоятельств, концентрации жизненной энергии, свободного, ничем не припятствуемого ее тока, того, что можно назвать выражением Божия благоволения. С прибытием на служение в Пермь под начало преосвященного Андроника (Никольского), Пимен вышел именно на такую жизненную полосу.
Он был рожден и взращен русским севером, и теперь после многолетней разлуки возвращался к полезным его здоровью морозам, хвойным лесам, к родному истовому и суровому северному благочестию.
В “Пермских Епархиальных Ведомостях” появилось сообщение о прибытии “около 5 часов утра 2 ноября 1914 года в Пермь с поездом железной дороги нового ректора Духовной семинарии архимандрита Пимена, доселе занимавшего должность помощника начальника Миссии в Урмии (в Персии)”.
Сообщение подчеркнуто бесстрастное, так как смена ректора была обычным явлением для духовных семинарий. Тон этот будет интересно вспомнить, когда придет время проводов. Поразительный контраст! Отец Пимен покорил сердца пермяков: простого верующего народа, юношей-семинаристов, образованной части православной Перми. Им дорожил пермский поборник Православия епископ Андроник.
В первые часы прибытия в семинарию, находясь еще во власти впечатлений, полученных на железной дороге, ректор обратился с речью к семинарской корпорации и воспитанникам. Он был поражен и обрадован моральными переменами, происшедшими в России в связи с войной: “Вступив в пределы родной России, я увидел здесь преславное чудо, усмотрел в нашем народе чудную перемену. Народ наш сделался центром, ядром священнейшего в истории союза, вставшим первым на защиту слабых, на укрепление святейших идеалов человечества.
Эта высокая цель его преобразила, очистила, возвысила, сделала нашу родину Святою Русью”.
Насколько был прав отец Пимен в своих наблюдениях, можно судить по событиям пермской жизни, в которую он включился, событием для которой стал и он сам.
Весь устоявшийся уклад Пермской духовной семинарии осенью 1914 года был нарушен войной. Две трети главного корпуса взяли для военных целей: второй этаж почти весь был превращен в казармы для мобилизованных и готовившихся для отправки на фронт, а третий — под лазарет.
Новый ректор действовал энергично и решительно: размещал классы в гардеробной, вводил особый распорядок и дополнительные правила в жизнь. Занятия младших классов проходили в его квартире. По его же инициативе был введен режим строгой экономии: отменен собственный выезд, отключен телефон. Часть верующей России тогда переместилась в лазареты. Семинаристы продолжали учиться, но их санитарная дружина, их шефская бригада с воодушевлением включились в общерусское дело.
Война заполнила собой все уголки, изменила сознание, вытеснила ребячьи интересы. Вот преподаватель Колосов прочитал лекцию о смысле войны по Владимиру Соловьеву. Отец ректор просит повторить главные тезисы, и уже на следующий день о философии войны толкуют все. А на 115-ю годовщину семинарии сам преосвященный Андроник произнес проповедь о духовной стороне войны, он подчеркнул, что ужасы войны искупают ужасы мирной жизни… И опять семинаристы передают мысль из уст в уста, сопоставляют, думают.
Семинария стояла на высоком берегу реки Камы, и из семинарского садика и окон корпусов открывались необозримые дали на полноводную Каму и закамские просторы. В деревянной беседке многие поколения семинаристов любили по вечерам петь. В беседку приходили вечером, когда на Каме зажигали бакены, пристани были освещены, по реке еще сновали пароходики и лодки. Широко, привольно и дышится полной грудью! В этот момент хотелось петь, и семинаристы пели: далеко разносились их голоса. От семинарской ограды, лишь перейти набережную, крутой спуск к воде. Там то и дело пыхтели паровозы и поднимался дым: по террасе спуска проходило железнодорожное полотно.
Эту картину однажды запечатлел фотограф, поднявшийся со своим громоздким аппаратом на пожарную каланчу. Она и теперь стоит неподалеку от того места, где от семинарии сохранился с трудом узнаваемый главный корпус да домик бани. Главный вход замуровали, николаевский стиль первой половины XIX века заменен “сталинским” XX- го. Снесли деревянный домик ректора, больницу, столовую. Военное училище, здесь расположившееся, застроило и
сад.
Описание ныне не существующей семинарии, всех ее лиц от шеф-повара и банщика до нового отца ректора, прибывшего “из Закавказья, из района Джульфы”, мы найдем в воспоминаниях нескольких ее выпускников, к 1914 году вернувшихся преподавать в родные семинарские стены. Через 50 лет они, а именно: В. Игнатьев, С. Богословский и П. Хишов собрались вместе и написали о семинарии, потому что в 60-е годы хула на нее и искажение правды достигни кульминации. “Училищем лжи” названо оно в путеводителе “Пермь”. Напишут от лица ее выпускников, “видевших много горя, слез, испытавших горе бедности, много презрения, как со стороны общества, так и многих людей, не знающих жизни и быта семинаристов”. Мемориальная доска на фасаде главного корпуса сообщает, что “в этих стенах учились замечательные люди русской земли: изобретатель радио А. Попов, писатель Мамин-Сибиряк”. Но ведь не в военном училище ракетных войск им. маршала Чуйкова, теперь обосновавшемся здесь, они учились, а в учебном заведении, о котором — ни слова!
На новый 1915 год о. Пимен в выступлении перед семинаристами развернул свою “русскую идею”. Эта идея являлась выстраданной исходной точкой его собственной жизни. Движущим началом для России должна быть Церковь с ее подвижниками, не боящимися “ни усталости, ни гонений”. Их сверхдеятельность, подкрепленная благодатью Божией, должна направляться на отрезвление и просвещение народа. Усилия подвижников способны отвести народ от того, “что затемняет ум, развращает сердце, расслабляет волю, портит и развращает душу”. Глубокое просвещение, идущее от подвижников Церкви, возможно лишь ценой их самопожертвования, жертвами удобства, покоя, самолюбия. Православное просвещение должно остановить тех, “кто проповедует от ветра главы своей”.
27 апреля 1915 года Синод подал Императору доклад о желательности сохранения в силе повсеместного запрещения продажи спиртных напитков. Доклад подписали митрополиты Петербургский — Владимир, Московский — Макарий, Киевский — Флавиан. Император удовлетворил просьбу церковных деятелей, написав на докладе: “Трезвость народа надежная основа его мощи и благосостояния”.
Именно тогда епископ Андроник поручил возглавить Епархиальное общество трезвости новому ректору, и очень скоро трезвенническое движение начало набирать силу.
По городу двигались грандиозные шествия, раздавались тысячи брошюр, сотни людей давали добровольные зароки трезвости. Глядя на детей, отец Пимен выражал надежду: “Они станут представителями грядущей великой России”. Для него и епископа Андроника праведное устроение России было смыслом их жизни.
В отчете по руководству братством отец Пимен пишет и о своих проповедях в мастерских Пермской железной дороги. Они проходили с разрешения начальника мастерских г. Шиманского во время обеденного перерыва. Известно, что на проводы о. Пимена
мастерские посылали делегацию рабочих для выражения слов признательности за эти часы общения.
Нам еще предстоит осмыслить опыт Синодальной Церкви по созданию обществ трезвости. Трезвость здесь являлась общерелигиозным делом: борьбой с демонскими силами, разрушающими образ Божий в человеке. Немаловажно, что возглавлялись они яркими и значительными людьми, которые становились как бы осязаемым итогом намерений трезвенной жизни. Само многолюдство трезвеннических собраний в Перми во многом объяснялось притягательностью личности их руководителя.
И в наши дни недолгий путь от бывшей Пермской духовной семинарии по набережной приводит к старой действующей пристани. Июньским вечером 1916 года здесь готовился к рейсу пароход общества “Кавказ и Меркурий” под названием “Матрона”. На трап взошла группа паломников в 90 человек под предводительством довольно высокого широкоплечего монаха с вьющимися русыми волосами, выбивавшимися из-под глубоко надвинутой черной скуфьи. Наутро длинной серой лентой путники двинулись от пристани Елово. И опять — характерная деталь: пение не прерывалось ни на минуту и витал дух высокой праздничной радости, так описывает событие безымянный свидетель. Не исходил ли он от легко шагавшего впереди монаха отца Пимена, который жил такой радостью и ни тайно, ни явно не искал другой? Все поднялись на вершину горы Фавор, чтобы освятить воздвигнутый там восьмисаженный крест — памятник воинам, убитым на войне.
Монастырский фотограф сделал в тот день большой снимок в память об этом дне… Они должны быть там вместе: епископ Андроник и архимандрит Пимен. Летопись тех дней убеждает: они почти всегда рядом. Епископ частый гость в семинарии; вместе они проводят беседы для народа, участвуют в детских утренниках и благотворительных вечерах, совершают богослужения,
почти ежедневно проповедуют.
Оба были в прошлом миссионерами. Епископ Андроник имел в послужном списке несколько лет пребывания в Японии, в составе Православной миссии. Он сотрудничал там со знаменитым святителем Николаем Японским (Касаткиным), с которым о. Пимен состоял в миссионерской переписке. К тому же пермский преосвященный начинал свое служение в Ардоне, в семинарии для осетин, которой и о. Пимен отдал год жизни и частицу своего сердца. Внешние приметы в биографиях сопрягались с внутренним родством
: оба были цельными и очень чистыми людьми, у обоих в жизни отсутствовал “поддон”, расходящийся с золотыми словами проповеди и данными обетами.
Пермь встретила епископа Андроника, прибывшего с омской кафедры в августе 1914 года, настороженно. Многие были наслышаны о его суровой требовательности к себе и другим. Еще, наверное, и поэтому владыка Андроник дорожил присутствием отца Пимена. Их союз дал ощутимые плоды: было признано, что Пермская епархия пережила в тот период подлинный церковно-религиозный взлет.
Желанными для обоих были выступления на воскресных беседах в часовне Пермского Стефановского братства. Здесь проходили удивительные детские праздники. Епископ Андроник и отец ректор окунались в их стихию от души: где дети, там всегда особая близость Господня и чистая радость.
Самым интересным и значительным размышлением отца Пимена в то время стала статья в “Пермских ведомостях”: “Место религии в жизни культурных государств и наша отсталость в этом отношении”. Ни религиозный подъем в Перми, ни общее духовное возрождение с началом мировой войны, ни личная любовь к Святой Руси не лишили его способности трезво смотреть на вещи. Та сила веры русского человека, которую он доказывает в другом месте, ссылаясь на Киреевского, является лишь национальным идеалом, и велика заслуга русских в порождении такого идеала, но реальность российской жизни свидетельствовала об утрате его “руководящими умами России”.
Епископ Андроник и отец Пимен прекрасно видели пропасть, разделявшую интеллигенцию от веры и проповеднического слова. В своем благовествовании они были окружены преимущественно простым верующим народом. Поразительна эта невостребованность интеллекта, благородства и достоинства, открытых всем! Отец Пимен не говорит прямо, но самим приемом обращения к западной культуре и западным странам высказывает понимание того, что над Россией теперь довлеет идеал культуры, а не веры, и, трезво сознавая это, настойчиво подходит к вере со стороны ее включенности, если уж на то пошло, в полноценную культурную жизнь. “Мораль отсюда такая, — заканчивает он свое размышление, — если вы хотите быть в истории рядом с культурными народами, себя уважающими, то берегите и свое драгоценное достояние — веру православную и ее священные воспоминания, не погашайте их в народе нелепыми увеселениями в праздничные дни. Иначе вы воспитаете в народе не душу кроткую и терпеливую, а душу зверя, который принесет неисчислимые беды и себе и вам”.
Пермские семинаристы по сложившейся в их среде традиции имели две особенности. Как уже упоминалось, они очень любили хоровое пение, а в свободное время много бродили по городу. Особенно с началом бурной северной весны они неизменно встречались на оживленной “Сибирке” либо на “Козьем загоне” — прогулочном месте на берегу Камы. “Созерцателями Перми” называют себя и своих товарищей в воспоминаниях бывшие питомцы Пермской духовной семинарии. Свои певческие таланты они изливали не только в семинарском саду, но и на многочисленных благотворительных концертах, которые устраивались по инициативе ректора семинарии отца Пимена. В таких концертах-вечерах счастливо сочетались музыкальные номера, литературная декламация с беседами, поучениями, лекциями. Одно из выступлений самого отца Пимена было посвящено теме Святой Земли в родной поэзии. Истовый, молитвенный, глубоко церковный
Андроник находил эти вечера решительно необходимыми, полезными, их содержание органически включало религиозные переживания в общую канву культурно-художественных потребностей общества.
Билеты на концерты раскупались полностью, накануне отцу Пимену приходилось выдерживать настоящие атаки все новых и новых желающих приобрести их.
“Пермские Ведомости” печатали концертные программы, описание самих вечеров, финансовые отчеты устроителей. Взаимное человеческое уважение и щепетильная честность видится в отчетах, что называется, “до копеечки”: уплачено за работы по приспособлению помещения для концерта, за материалы обивки для эстрады, по счету магазина “Электричество” за прокат лампочек, за бумагу для вензеля, за бумагу для плакатов, за перевозку вешалки и кафедры из семинарии и обратно, рассыльному Василию Попову, певчим за конфеты, ученику Екатерининско-Петровского училища за потерянные вещи, израсходовано распорядителем на извозчика, за прокат посуды для буфета, на афиши и билеты, на расклейку”.
Далее
Сайт управляется системой
uCoz